Курт родился в простой семье, какие тысячами населяют Соединенные Штаты. Мать – простая домохозяйка, отец – автомеханик. Обыкновенные работяги, живущие ради американской мечты, светлого домика и зеленой лужайки. Мальчик рос смышленым, рано заговорил, и в два года уже придирчиво изучал окружающий мир, периодически попадая в досадные неприятности в виде кустов крапивы или не слишком-то дружелюбной кошки.

О том, что мама снова беременна, он даже не догадывался – до тех самых пор, пока она не уехала на какое-то время, а потом вернулась. С пищащим свертком, таким теплым и интересным. Сперва маленький Курт подумал, что
это котенок, но, заглянув внутрь, он увидел что-то маленькое, сморщенное, как изюминка, и очень смешное.

- Познакомься со своим братиком, - сказала тогда мама. – Его зовут Айзек.

Малыш был шумным, постоянно требовал к себе внимания, и мама, и без того часто предоставлявшая Курта самому себе, окончательно перешла на орбиту вокруг планеты «Айзек Гессе». Да, первое время Курт ревновал, но ему было всего три, а в этом возрасте многие дети остро реагируют на появление младших отпрысков в семье.

Мальчики росли; Курт наблюдал за Айзеком и все отчетливее понимал, что лучше союзника ему не найти. Младший всегда поможет – они же братья; не расскажет ничего маме – иначе старший, виновный в неприятностях, отвесит подзатыльник; будет рядом, когда мальчишки из начальной школы снова начнут смеяться над их вечно заляпанным машинным маслом папашей. Курт, со своей стороны, тоже исправно исполнял роль старшего брата, присматривал, защищал, даже давал право выбирать канал по телику, когда отец был на работе.

За своими детскими развлечениями братья даже не заметили, что мама начала бледнеть с каждым днем. Она худела, постоянно пила какие-то таблетки, все чаще утомлялась и просила мальчиков помочь ей то с пакетами из магазина, то с домашними делами. Курт раздражался, огрызался, но отправлялся пылесосить или разбирать покупки из продуктового.

Ему было 10, когда она упала в обморок прямо в аптеке. Курт был на уроке, узнал об этом только потом, когда отец, нарушив их давний уговор не появляться в школе, заехал за ним и забрал с ненавистной математики. На заднем сиденье их старенького Опеля уже сидел напуганный Айзек, и Курт торопливо скользнул к нему. Присутствие младшего брата придавало юному Гессе сил.

Курт не знал, что такое «рак», но догадывался, что это довольно неприятно. Мама лежала на койке, белая, как больничная простыня, вся опутанная какими-то проводами, иногда спала, иногда разговаривала с сыновьями, которых перед сменой привозил и оставлял отец, но недолго, от лекарств, которые ей давали, она становилась медленной и вялой, как перегревшийся на солнце шмель. Курту казалось, что с каждым днем она уходит от них все дальше, и он крепче сжимал ладошку младшего брата – ему очень не хотелось, чтобы Айзек ушел тоже.

Похорон он не запомнил. Все как-то смешалось в голове – мама, смешная лысая мама, огромные глаза Айзека, в которых отражался орущий Курт, вцепившийся в мамино одеяло, пока отец оттаскивал его прочь. Судорожный хаотичный писк больничных приборов, сменившийся ровной зубодробильной линией, от которой болела голова. Дождь, грязь, холодное кладбище, неудобный черный костюм. Образы смешались, только рука Айзека оставалась привычным якорем, не позволившим Курту окончательно потерять связь с реальностью.

Они остались втроем – Курт, Айзек и отец. Точнее, вдвоем – потому что считать частью их маленькой семьи человека, в день выпивавшего три бутылки пива и пузырь виски, забывающего, что у него есть дети, Гессе отказывался наотрез. Они словно превратились в призраков в собственном доме. Отец не обращал на них внимания, просто систематически накачивался каждый вечер, чтобы отрубиться. Хоть не бил, и то хорошо. Забота о себе и Айзеке легла на плечи Курта, и он старался изо всех сил. Собрать в школу брата, себя, не забыть завтрак, поставить будильник для отца, взять у него из кармана немного денег, чтобы купить продукты… Курт в свои 12 с нетерпением ждал совершеннолетия, чтобы уехать, найти работу и забрать Айзека с собой.

Тот вечер ничем не отличался от десятков других вечеров до этого. Отец смотрел телевизор в гостиной, пил, дремал, Айзек сидел дома, пока Курт ездил на велике в магазин – за шоколадным молоком для мелкого. На подъезде к дому он уже заподозрил что-то неладное – запах гари распространялся по всей улице, а обеспокоенные соседи выглядывали из своих домов. Кто-то набирал 911, кто-то переговаривался встревоженно, и все, абсолютно все смотрели в сторону их дома.

Он полыхал. Сухое, старое дерево вспыхнуло моментально, старая проводка заискрилась, как праздничная гирлянда. Должно быть, пьяница-отец уснул с сигаретой в руке, - потом не раз слышал Курт, но в тот момент ему было плевать. Он бросил велик прямо на дороге, и коробка молока выпала из корзинки, расплескалась от удара об асфальт, а Курт бежал уже со всех ног к дому.

Он звал брата, но тот не отзывался, его не было видно среди толпящихся у обочины зрителей, и Курт с замиранием сердца понимал, что младший в доме. Страха не было, мальчик просто несся напролом к входной двери, увернулся от соседа, который пытался его остановить, и нырнул в полыхающий жаром дверной проем.

Прихожая только начинала гореть, основной пожар разворачивался в гостиной. Пахло полыхающим деревом, огнем и почему-то шашлыком. Курт позвал Айзека, но тот не ответил. Он не мог позволить себе потерять его, твердил себе Гессе, просто не мог, и он пошел вперед, задыхаясь, давясь обжигающим воздухом, прикрывая слезящиеся от жара глаза. Было трудно, Курт плохо запомнил, как он добрался до их с Айзеком комнаты, как нашел перепуганного брата. Он помнил огонь, который почему-то ревел, как самый настоящий медведь гризли, которых мальчик однажды видел по телику, помнил, что потолок на втором этаже обвалился за их спинами, едва не зашибив, а двери на первом не хотели открываться, пришлось лезть к окну, прямо через языки пламени. Курт помнил ужасную боль в руках, когда он сунулся вперед, наверное, он кричал, потому что потом, в скорой, он очнулся ужасно охрипшим и не мог произнести ни слова, так было больно.
Он пытался сказать «Айзек», но не мог, хотел написать, но вместо рук увидел туго спеленутые свертки из бинтов, неудобные и болючие.

- Твой брат едет в другой скорой, в больнице вы обязательно встретитесь, - сказал кто-то над его головой, но Курт не видел лиц, глаза жутко слезились. Он только кивнул и отрубился.

Он долго лежал в больнице, дольше, чем Айзек. Очень сильные ожоги кистей, говорили врачи. Первое время Курт даже смотреть не мог на то, во что превратились его руки – красно-розовое месиво из кожи и плоти, болезненное, уродливое. Когда соцработник приводил Айзека его навестить, Курт всегда прятал руки под одеяло. Ему не хотелось, чтобы братишка видел его таким… поломанным. О смерти отца они не говорили. Как и о будущем. Больше всего на свете Курт боялся, что их отправят по разным приютам. Или по разным семьям.

Впрочем, им повезло. Относительно. В государственном приюте они оказались плечом к плечу против местных старожилов. Последовали проверки на вшивость, подначки, подколки. Всем хотелось ухватить Курта за руку посильней и понаблюдать, как тот корчится от боли, но Гессе выучил новые приемы – бодал головой в грудь любого, кто пытался вызвать его на рукопожатие, кусался, пинался, дрался, как дикий звереныш, против тех, кто пытался обидеть Айзека.

Он сам создал себе репутацию проблемного ребенка, их с братом перестали трогать. Его мучили кошмары, постоянно во снах его преследовал горящий дом, полыхающий отец, тянущий к нему свои руки, до боли сжимающий ладони мальчика в своих. Других мальчишек брали к себе чужие семьи, но Курт всегда смотрел так зло, что ни один потенциальный родитель не хотел даже пробовать наладить контакт. Курту не нужны были родители, он просто хотел выйти отсюда и забрать с собой своего брата.
Ему было лет 15, когда в приют пришел священник. Он был стар, суховат, щурился подслеповато, но тусклые глаза смотрели на всех с любопытной хитрецой. Он прошелся среди мальчишек и сел перед Куртом. Минут 15 они играли в гляделки, и Гессе впервые отвел взгляд первым. Казалось, старик видел его насквозь – все его страхи, обиды, потаенные желания словно оказались вывалены на пол, смотрите все!
Курт решил, что священник ему не нравится.

Через неделю пришли документы. Преподобный отец Бенедикт по всем правилам становился приемным отцом для Курта и Айзека Гессе.

Первые пару недель Курт хотел сбежать, готовил план, таскал понемногу мелочь из церковной копилки – вскрыть на ней замок оказалось проще простого, - чтобы хватило на два билета куда-нибудь в Коннектикут, собирал под кроватью продуктовый запас из крекеров и газировки. Он подозревал, что старый священник об этом знает, но тот не говорил ни слова, будто ждал, чем же все закончится.

Кошмары никуда не уходили. Курта трясло, когда он смотрел на огонь, даже по телевизору. Однажды вечером он явился в церковь, посмотреть на того бога, который позволил случиться в его жизни всему этому дерьму… и был разочарован. Проще ненавидеть всемогущее высшее существо, мощное, надутое от гордости, распухшее человеческой любви, но все равно жаждущее еще и еще, похожее на качка-переростка Зевса с картинок в учебнике истории. Иисус, грустными глазами глядевший на единственного в тот вечер посетителя, не заслуживал той злости, что скопилась в Курте.
«Чё смотришь?» - буркнул тогда подросток, но Иисус не ответил, хотя Курт и не ждал. Ответил отец Бенедикт, задержавшийся ради каких-то своих дел.

Они проговорили до самого утра. Сперва говорил один священник, мягко, спокойно, и от его слов Курту становилось на удивление тепло. Ему хотелось поговорить о том, что он чувствует, просто он не знал, как. Он запинался, умолкал надолго, подбирая слова, но преподобный ни разу его не перебил.

Начало было положено. Отец Бенедикт и Курт много разговаривали, священник говорил о вере, о надежде, рассказывал о церковных таинствах, и постепенно Гессе перестал так сильно замыкаться в себе. В вере он обнаружил для себя поддержку, которой так не хватало. Отец Бенедикт предложил ему сменить школу, перейти в подготовительную семинарию, и Курт подумал: «А почему бы и нет?». Все равно он так и не решил, в какой колледж потом пойдет. И пойдет ли вообще? Время пролетело слишком быстро, Гессе даже задуматься о том, кем хочет быть, не успел. Какая разница, просто старшая школа или семинария?

Конечно, жаль было, что Айзек не поладил с приемным отцом так же хорошо, как и Курт. Младший пошел вразнос, начал бунтовать, и Гессе порой оказывался меж двух огней. Он прикрывал брата, как и всегда, но теперь почему-то испытывал от этого неловкость – потому что приемный отец все равно всегда знал, кто в чем виноват. Видит бог, он пытался помирить Айзека с преподобным, но ничего не выходило.

Теперь, став постарше, Курт иногда задавался вопросом – останься он в Штатах, сбежал бы Айзек из дома? Или остался бы ради старшего брата? Кто знает.

Но вернемся обратно, в 2010 год, когда Курту исполнилось восемнадцать лет, и он с отличием закончил католическую семинарию. Он еще не решил, хочет ли стать священником – да, вера давала ему успокоение, но добровольно взвалить на свои плечи все обязанности и запреты? Эта перспектива его пугала.

Все решил дурацкий случай, нелепый скандал, когда отец Бенедикт застукал Айзека в исповедальне. С другим мальчишкой. Гессе даже не подозревал, что старый священник умеет так орать. Он не понимал, в чем проблема; о наклонностях младшего Курт знал, но не видел в этом ничего дурного. Кому-то, как ему, нравятся девочки, кому-то мальчики, что такого? Но преподобный прочитал младшему такую отповедь, словно тот не просто поцеловал другого пацана, а вызвал самого Люцифера, принеся тому в жертву сотню младенцев.

Вечером того же дня отец Бенедикт вызвал Курта к себе. Старик казался усталым, печальным, но Гессе злился на него за брата и даже не спросил в порядке ли он.

«Ты поедешь в Рим», - сказал преподобный, и Курту сперва показалось, что он ослышался.
«Нет», - хотел сказать он, но отец, видимо, ожидал такого ответа. И знал, куда надо надавить.

«Ты хорошо написал выпускные экзамены, твои рекомендации безупречны, и сам епископ одобрил твою кандидатуру», - сказал он.

Так Курт отправился учиться в Папский Североамериканский колледж.
Он провел в Италии четыре долгих года, проникаясь атмосферой, изучая теологию, латынь и прочие необходимые для католического священника вещи. Прослушал даже курс по экзорцизму, просто ради интереса, ведь всем известно, что не существует ни призраков, ни демонов, ни ведьм. Он уже знал, что получит сан, но здесь, в Ватикане, пронизанном духом веры, это уже не казалось чем-то страшным.

Только один раз он порывался сбежать, в самом начале обучения, когда отец Бенедикт по телефону сообщил, что Айзек исчез. Курт хотел вернуться в штаты, он был зол, чертовски зол, ведь брату было всего шестнадцать, о чем он только думал? Телефон был недоступен, на имейлы маленький паршивец не отвечал, и Гессе не находил себе места.
А потом пришла смска. С незнакомого номера, без подписи, но Курт знал, что это Айзек. Он писал, что все хорошо, но тревога за брата все равно не отпускала. По крайней мере, Гессе знал, что младший жив-здоров.

После окончания Папского колледжа Курт вернулся домой, в Вотерфоллс. Айзек так и не объявлялся, только строчил порой сообщения, убеждая старшего брата, что с ним все в порядке. Отец Бенедикт совсем расклеился, он старел, слабел и даже не скрывал надежды, что однажды Курт займет его место в местной церкви.

Он ушел мирно, исповедовавшись напоследок, и заботы о церкви легли на плечи Гессе. Он понимал, что еще слишком молод для собственного прихода, но, видимо, где-то там, в высоких церковных кругах постоянно забывали про маленькую церквушку в маленьком городке маленького штата. Просто прислали сухую официальную бумажку, которую Курт моментально потерял где-то в ящиках теперь уже своего стола.

Ко всему прочему, как снег на голову объявился Айзек. Повзрослевший, подросший, забитый крутыми татуировками… и с целым ворохом проблем. Разумеется, Курт не мог отказать брату в помощи. Так за бутылкой кагора Курт узнал о существовании ведьм. И охотников на ведьм. И о том, что его маленький брат – один из них.

Сказать, что Гессе охренел, значило не сказать ничего. Привычная картина мира рушилась по кирпичику, Айзек признавался ему в убийстве, и Курт понятия не имел, что с этим делать. Не говорить об этом направо и налево, уж точно. «Надеюсь, ты там не наследил», - только и сказал он брату.

За четыре следующих года он сумел привести свою церковь в приличный вид, даже сделать небольшой ремонт. Здание сияло чистотой, готовое принять любого – будь то человек, ведьма или охотник. Курту было все равно на их вражду, на территории церкви все они становились просто нуждающимися в помощи и поддержке идиотами, которые где-то накосячили.

Да, ежедневно выслушивать чужие откровения, порой тяжелые, злые, было трудно. Столько раз Гессе задавался вопросом, как Бог позволяет такое, но Иисус все так же грустно смотрел на него сверху вниз и молчал. Порой нестерпимо хотелось уйти, оставить сан, чтобы не прикасаться больше к темным сторонам человечьих душ, но всякий раз, когда в церковь приходил кто-то потерянный, ищущий поддержки, Курт протягивал ему руку

Шесть неизменных положительных черт характера
- умеет найти подход к людям
- добросердечен, просто не хочет в этом признаваться
- верит в бога, просто порой трактует некоторые догматы по-своему
- смелость на грани слабоумия
- убьет за близких людей
- верен своему слову, пацан сказал – пацан сделал

Шесть неизменных отрицательных черт характера
- упрямый, как осел
- сарказм как защитная реакция
- люди – хуй на блюде, но кто им поможет, если не преподобный черный плащ
- считает, что ложь во спасение имеет место быть
- вспыльчив
- злопамятен

Страхи, слабости персонажа
- очень боится открытого огня – костров, каминов, - даже горящие свечи вызывают у него нервозность
- боится потерять брата
- страдает от ночных кошмаров

Мечты, стремления
- чтобы люди перестали тупить и творить зло, но это все равно неисполнимая мечта

Привычки, предпочтения
- всегда носит на руках перчатки, скрывая ожоги
- любит красное вино
- чтобы выпендриться, вворачивает в речь латинские словечки
- любит итальянскую кухню
- курит и не может бросить